Последняя жертва пьеса. Александр Островский.: Последняя жертва
Александр Николаевич Островский.
Последняя жертва
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЛИЦА:
Юлия Павловна Тугина , молодая вдова .
Глафира Фирсовна , тетка Юлии, пожилая небогатая женщина .
Вадим Григорьевич Дульчин , молодой человек .
Лука Герасимыч Дергачев , приятель Дульчина, довольно невзрачный господин и по фигуре и по костюму .
Флор Федулыч Прибытков , очень богатый купец, румяный старик, лет 60, гладко выбрит, тщательно причесан и одет очень чисто .
Михевна , старая ключница Юлии .
Небольшая гостиная в доме Тугиной. В глубине дверь входная, направо (от актеров) дверь во внутренние комнаты, налево окно. Драпировка и мебель довольно скромные, но приличные.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Михевна (у входной двери), потом Глафира Фирсовна.
Михевна . Девушки, кто там позвонил? Вадим Григорьич, что ли?
Глафира Фирсовна (входя). Какой Вадим Григорьич, это я! Вадим-то Григорьич, чай, позже придет.
Михевна . Ах, матушка, Глафира Фирсовна! Да никакого и нет Вадима Григорьича; это я так, обмолвилась… Извините!
Глафира Фирсовна . Сорвалось с языка, так уж нечего делать, назад не спрячешь. Эка досада, не застала я самой-то! Не близко место к вам даром-то путешествовать; а на извозчиков у меня денег еще не нажито. Да и разбойники же они! За твои же деньги тебе всю душеньку вытрясет, да еще того гляди вожжами глаза выхлестнет.
Михевна . Что говорить! То ли дело свои…
Глафира Фирсовна . Что, свои? Ноги-то, что ли?
Михевна . Нет, лошади-то, я говорю.
Глафира Фирсовна . Уж чего лучше! Да только у меня свои-то еще на Хреновском заводе; все купить не сберусь: боюсь, как бы не ошибиться.
Михевна . Так вы пешечком?
Глафира Фирсовна . Да, по обещанию, семь верст киселя есть. Да вот не в раз, видно, придется обратно на тех же, не кормя.
Михевна . Посидите, матушка; она, надо быть, скоро воротится.
Глафира Фирсовна . А куда ее бог понес?
Михевна . К вечеренке пошла.
Глафира Фирсовна . За богомолье принялась. Аль много нагрешила?
Михевна . Да она, матушка, всегда такая; как покойника не стало, все молится.
Глафира Фирсовна . Знаем мы, как она молится-то.
Михевна . Ну, а знаете, так и знайте! А я знаю, что правду говорю, мне лгать не из чего. Чайку не прикажете ли? У нас это мигом.
Глафира Фирсовна . Нет, уж я самоё подожду. (Садится.)
Михевна . Как угодно.
Глафира Фирсовна . Ну, что ваш плезир-то?
Михевна . Как, матушка, изволили сказать? Не дослышала я…
Глафира Фирсовна . Ну, как его поучтивей-то назвать? Победитель-то, друг-то милый?
Михевна . Не понять мне разговору вашего, слова-то больно мудреные.
Глафира Фирсовна . Ты дуру разыгрываешь аль стыдишься меня? Так я не барышня. Поживешь с мое-то, да в бедности, так стыдочек-то всякий забудешь, ты уж в этом не сомневайся. Я про Вадима Григорьича тебя спрашиваю…
Михевна (приложив руку к щеке). Ох, матушка, ох!
Глафира Фирсовна . Что заохала?
Михевна . Да стыдно очень. Да как же вы узнали? А я думала, что про это никому не известно…
Глафира Фирсовна . Как узнала? Имя его ты сама сейчас сказала мне, Вадимом Григорьичем окликнула.
Михевна . Эка я глупая.
Глафира Фирсовна . Да, кроме того, я и от людей слышала, что она в приятеля своего много денег проживает… Правда, что ли?
Михевна . Верного я не знаю; а как, чай, не проживать; чего она для него пожалеет!
Глафира Фирсовна . То-то муж-то ее, покойник, догадлив был, чувствовало его сердце, что вдове деньги понадобятся, и оставил вам миллион.
Михевна . Ну, какой, матушка, миллион! Много меньше.
Глафира Фирсовна . Ну, уж это у меня счет такой, я все на миллионы считаю: у меня, что больше тысячи, то и миллион. Сколько в миллионе денег, я и сама не знаю, а говорю так, потому что это слово в моду пошло. Прежде, Михевна, богачей-то тысячниками звали, а теперь уж все сплошь миллионщики пошли. Нынче скажи-ка про хорошего купца, что он обанкрутился тысяч на пятьдесят, так он обидится, пожалуй, а говори прямо на миллион либо два, – вот это верно будет… Прежде и пропажи-то были маленькие, а нынче вон в банке одном семи миллионов недосчитались. Конечно, у себя-то в руках и приходу и расходу больше полтины редко видишь; а уж я такую смелость на себя взяла, что чужие деньги все на миллионы считаю и так-то свободно об них разговариваю… Миллион, и шабаш! Как же она, вещами, что ль, дарит ему аль деньгами?
Михевна . Про деньги не знаю, а подарки ему идут поминутно, и все дорогие. Ни в чем у него недостатка не бывает, – и в квартире-то все наше; то она ему чернильницу новую на стол купит со всем прибором…
Глафира Фирсовна . Чернильница-то дорогая, а писать нечего.
Михевна . Какое писанье, когда ему; он и дома-то не живет… И занавески ему на окна переменит, и мебель всю заново. А уж это посуда, белье и что прочее, так он и не знает, как у него все новое является, – ему-то все кажется, что все то же… До чего уж, до самой малости; чай с сахаром и то от нас туда идет…
Глафира Фирсовна . Все еще это не беда, стерпеть можно. Разные бабы-то бывают: которая любовнику вещами, – та еще, пожалуй, капитал и сбережет; а которая деньгами, ну, уж тут разоренье верное…
Михевна . Сахару больно жалко: много его у них выходит… Куда им пропасть этакая?
Глафира Фирсовна . Как же это у вас случилось, как ее угораздило такой хомут на шею надеть?..
Михевна . Да все эта дача проклятая. Как жили мы тогда, вскоре после покойника, на даче, – жили скромно, людей обегали, редко когда и на прогулку ходили, и то куда подальше… тут его и нанесло, как на грех. Куда не выдем из дому, все встретится да встретится. Да молодой, красивый, одет как картинка; лошади, коляски какие! А сердце-то ведь не камень… Ну, и стал присватываться, она не прочь; чего еще – жених хоть куда и богатый. Только положили так, чтоб отсрочить свадьбу до зимы: еще мужу год не вышел, еще траур носила. А он, между тем временем, каждый день ездит к нам как жених и подарки и букеты возит. И так она в него вверилась, и так расположилась, что стала совсем как за мужа считать. Да и он без церемонии стал ее добром, как своим, распоряжаться. «Что твое, что мое, говорит, это все одно». А ей это за радость: «Значит, говорит, он мой, коли так поступает; теперь у нас, говорит, за малым дело стало, только повенчаться».
Действие первое
Действующие лица
Юлия Павловна Тугина , молодая вдова.
Глафира Фирсовна , тетка Юлии, пожилая, небогатая женщина.
Вадим Григорьевич Дульчин , молодой человек.
Лука Герасимыч Дергачев , приятель Дульчина, довольно невзрачный господин и по фигуре, и по костюму.
Флор Федулыч Прибытков , очень богатый купец, румяный старик, лет 60, гладко выбрит, тщательно причесан и одет очень чисто.
Михевна , старая ключница Юлии.
Небольшая гостиная в доме Тугиной. В глубине дверь входная, направо (от актеров) дверь во внутренние комнаты, налево – окно. Драпировка и мебель довольно скромные, но приличные.
Явление первое
Михевна у входной двери, потом Глафира Фирсовна .
Михевна . Девушки, кто там позвонил? Вадим Григорьич, что ли?
Глафира Фирсовна (входя). Какой Вадим Григорьич! Это я. Вадим-то Григорьич, чай, позже придет.
Михевна . Ах, матушка, Глафира Фирсовна! Да никакого и нет Вадима Григорьича; это я так, обмолвилась. Извините!
Глафира Фирсовна . Сорвалось с языка, так уж нечего делать, назад не спрячешь. Эка досада, не застала я самой-то! Не близко место к вам даром-то путешествовать; а на извозчиков у меня денег еще не нажито. Да и разбойники же они! За твои же деньги тебе всю душеньку вытрясет, да еще, того гляди, вожжами глаза выхлестнет.
Михевна . Что говорить! То ли дело свои…
Глафира Фирсовна . Что, свои? Ноги-то, что ли?
Михевна . Нет, лошади-то, я говорю.
Глафира Фирсовна . Уж чего лучше! Да только у меня свои-то еще на Хреновском заводе; все купить не сберусь – боюсь, как бы не ошибиться.
Михевна . Так вы пешочком?
Глафира Фирсовна . Да, по обещанию, семь верст киселя есть. Да вот не в раз; видно, придется обратно на тех же, не кормя.
Михевна . Посидите, матушка! она, надо быть, скоро воротится.
Глафира Фирсовна . А куда ее бог понес?
Михевна . К вечеренке пошла.
Глафира Фирсовна . За богомолье принялась. Аль много нагрешила?
Михевна . Да она, матушка, всегда такая; как покойника не стало, все молится.
Глафира Фирсовна . Знаем мы, как она молится-то.
Михевна . Ну, а знаете, так и знайте! А я знаю, что правду говорю, мне лгать не из чего. Чайку не прикажете ли? У нас это мигом.
Глафира Фирсовна . Нет, уж я самое подожду. (Садится.)
Михевна . Как угодно.
Глафира Фирсовна . Ну, что ваш плезир-то?
Михевна . Как, матушка, изволили сказать? Не дослышала я…
Глафира Фирсовна . Ну, как его поучтивей-то назвать? Победитель-то, друг-то милый?
Михевна . Не понять мне разговору вашего, слова больно мудреные.
Глафира Фирсовна . Ты дуру разыгрываешь, аль стыдишься меня? Так я не барышня. Поживешь с мое-то, да в бедности, так стыдочек-то всякий забудешь, ты уж в этом не сомневайся. Я про Вадима Григорьича тебя спрашиваю…
Михевна (приложив руку к щеке). Ох, матушка, ох!
Глафира Фирсовна . Что заохала?
Михевна . Да стыдно очень. Да как же вы узнали? А я думала, что про это никому не известно…
Глафира Фирсовна . Как узнала? Имя его ты сама сейчас сказала мне: Вадимом Григорьичем окликнула.
Михевна . Эка я глупая!
Глафира Фирсовна . Да, кроме того, я и от людей слышала, что она в приятеля своего много денег проживает. Правда, что ли?
Михевна . Верного я не знаю; а как, чай, не проживать! Чего она для него пожалеет!
Глафира Фирсовна . То-то муж-то ее, покойник, догадлив был; чувствовало его сердце, что вдове деньги понадобятся, и оставил вам миллион.
Михевна . Ну, какой, матушка, миллион! Много меньше.
Глафира Фирсовна . Ну, уж это у меня счет такой: я все на миллионы считаю; у меня, что больше тысячи, то и миллион. Сколько в миллионе денег, я и сама не знаю, а говорю так, потому что это слово в моду пошло. Прежде, Михевна, богачей-то тысячниками звали, а теперь уж все сплошь миллионщики пошли. Нынче скажи-ко про хорошего купца, что он обанкрутился тысяч на пятьдесят, так он обидится, пожалуй, а говори прямо на миллион, либо два, – вот это верно будет. Прежде и пропажи-то были маленькие, а нынче вон в банке одном семи миллионов недосчитались. Конечно, у себя-то в руках и приходу, и расходу больше полтины редко видишь; а уж я такую смелость на себя взяла, что чужие деньги все на миллионы считаю; так-то свободно об них разговариваю. Миллион – и шабаш! Как же она: вещами, что ль, дарит ему, аль деньгами?
Михевна . Про деньги не знаю, а подарки ему идут поминутно, и все дорогие. Ни в чем у него недостатка не бывает, и в квартире-то все наше: то она ему чернилицу новую на стол купит со всем прибором…
Глафира Фирсовна . Чернилица новая, дорогая, а писать нечего.
Михевна . Какое писанье! когда ему! Он и дома-то не живет. И занавески ему на окна переменит, и мебель всю заново. А уж это посуда, белье и что прочее, так он и не знает, как у него все новое является, – ему-то все кажется, что все то же. Да чего уж, до самой малости: чай с сахаром, и то от нас туда идет.
Глафира Фирсовна . Все еще это не беда, стерпеть можно. Разные бабы-то бывают: которая любовнику вещами – та еще, пожалуй, капитал и сбережет; а которая деньгами, ну, уж тут разоренье верное.
Михевна . Сахару больно жалко: много его у них выходит… Куда им пропасть этакая?
Глафира Фирсовна . Как же это у вас случилось, как ее угораздило такой хомут на шею надеть?
Михевна . Да все эта дача проклятая. Как жили мы тогда, вскоре после покойника, на даче, – жили скромно, людей обегали, редко когда и на прогулку ходили, и то куда подальше; тут его и нанесло, как на грех. Куда ни выдем из дому, все встретится, да встретится. Да молодой, красивый, одет как картинка; лошади, коляски какие. А сердце-то ведь не камень. Ну, и стал присватываться, она не прочь: чего еще, жених хоть куда и богатый. Только положили так, чтоб отсрочить свадьбу до зимы: еще мужу год не вышел, еще траур носила. А он, между тем временем, каждый день ездит к нам как жених, и подарки, и букеты возит. И так она в него вверилась, и так расположилась, что стала совсем как за мужа считать. Да и он без церемонии стал ее добром, как своим, распоряжаться. Что твое, что мое, говорит, это все одно. А ей это за радость: «Значит, говорит, он мой, коли так поступает; теперь у нас, говорит, за малым дело стало, только повенчаться».
Глафира Фирсовна . Да, за малым! Ну, нет, не скажи! Что ж дальше-то? Траур кончился, зима пришла…
Михевна . Зима-то пришла, да и прошла, да вот и другая скоро придет.
Глафира Фирсовна . А он все еще в женихах числится?
Михевна . Все еще в женихах.
Глафира Фирсовна . Долгонько. Пора б порешить чем-нибудь, а то что людей-то срамить!
Михевна . Да чем, матушка! Как мы живем? Такая-то тишина, такая-то скромность, прямо надо сказать, как есть монастырь. Мужского духу и в заводе нет. Ездит один Вадим Григорьич, что греха таить, да и тот больше в сумеречках. Даже которые его приятели и тем к нам ходу нет. Есть у него один такой, Дергачев прозывается, тот раза два, было, сунулся.
Глафира Фирсовна . Не попотчуют ли, мол, чем?
Михевна . Ну, конечно, человек бедный, живет впроголодь – думает и закусить, и винца выпить. Я так их и понимаю. Да я, матушка, пугнула его. Нам не жаль, да бережемся: мужчины чтоб ни-ни, ни под каким видом. Вот как мы живем. И все-то она молится, да постится, бог с ней.
Глафира Фирсовна . Какая ж тому причина, с чего ей?..
Михевна . Чтоб женился. Уж это всегда так.
Глафира Фирсовна . А я так думаю, что не даст ей бог счастья. Родню забывает… Уж коли задумала она капитал размотать, так лучше бы с родными, чем с чужими. Взяла бы хоть меня; по крайности, и я бы пожила в удовольствие на старости лет…
Михевна . Это уж ее дело; а я знаю, что у ней к родным расположение есть.
Глафира Фирсовна . Незаметно что-то. Сама прочь от родных, так и от нас ничего хорошего не жди, особенно от меня. Женщина я не злая, а ноготок есть, удружить могу. Ну, вот и спасибо, только мне и нужно: все я от тебя вызнала. Что это, Михевна, как две бабы сойдутся, так они наболтают столько, что в большую книгу не упишешь, и наговорят того, что, может быть, и не надо?
Михевна . Наша слабость такая, женская. Разумеется, по надежде говоришь, что ничего из этого дурного не выдет. А кто же вас знает: в чужую душу не влезешь, может, вы с каким умыслом выспрашиваете. Да вот она и сама, а я уж по хозяйству пойду. (Уходит.)
Входит Юлия Павловна.
Явление второе
Глафира Фирсовна , Юлия .
Юлия (снимая платок). Ах, тетенька, какими судьбами? Вот обрадовали!
Глафира Фирсовна . Полно, полно, уж будто и рада?
Юлия . Да еще бы! Конечно, рада. (Целуются.)
Глафира Фирсовна . Бросила родню-то, да и знать не хочешь! Ну, я не спесива, сама пришла; уж рада не рада ль, а не выгонишь, ведь тоже родная.
Юлия . Да что вы! Я родным всегда рада; только жизнь моя такая уединенная, никуда не выезжаю. Что делать-то, уж такая я от природы! А ко мне всегда милости просим.
Глафира Фирсовна . Что это ты, как мещанка, платком покрываешься? Точно сирота какая.
Юлия . Да и то сирота.
Глафира Фирсовна . С таким сиротством еще можно жить. Ох, сиротами-то зовут тех, кого пожалеть некому, а у богатых вдов печальники найдутся! Да я бы, на твоем месте, не то что в платочке, а в аршин бы шляпу-то соорудила, развалилась в коляске, да и покатывай! На, мол, смотри!
Юлия . Не удивишь нынче никого, что ни надень. Да и мне рядиться-то не к чему и не к месту было, – я к вечерне ходила.
Глафира Фирсовна . Да, уж тут попугаем-то вырядиться не для кого, особенно в будни. Да что ты долго? Вечерни-то давненько отошли.
Юлия . Да после вечерни-то свадьба была простенькая, так я осталась посмотреть.
Глафира Фирсовна . Чего это ты, милая, не видала? Свадьба, как свадьба. Чай, обвели да и повезли, не редкость какая.
Юлия . Все-таки, тетенька, интересно на чужую радость посмотреть.
Глафира Фирсовна . Ну, посмотрела, позавидовала чужому счастью и довольно. Аль ты свадьбы-то смотришь, как мы, грешные? Мы так глаза-то вытаращим, что не то, что бриллианты, а все булавки-то пересчитаем. Да еще глазам-то не верим, так у всех провожатых и платья, и блонды перещупаем, настоящие ли?
Юлия . Нет, тетенька, я в народе не люблю: я издали смотрела; в другом приделе стояла. И какой случай! Вижу я, входит девушка, становится поодаль, в лице ни кровинки, глаза горят, уставилась на жениха-то, вся дрожит, точно помешанная. Потом, гляжу, стала она креститься, а слезы в три ручья так и полились. Жалко мне ее стало, подошла я к ней, чтобы разговорить, да увести поскорее. И сама-то плачу.
Глафира Фирсовна . Ты-то об чем, не слыхать ли?
Юлия . Заговорили мы: «Пойдемте, говорю я, дорогой потолкуем! Мы тут со слезами-то не лишние ли?» – «Вы-то, не знаю, говорит, а я лишняя». Посмотрела с минуточку на жениха, кивнула головой; прошептала «прощай», и пошли мы со слезами.
Глафира Фирсовна . Дешевы слезы-то у вас.
Юлия . Уж очень тяжело это слово-то «прощай». Вспомнила я мужа-покойника: очень я плакала, как он умер; а как пришлось сказать «прощай», – в последний раз, – так ведь я было сама умерла. А каково сказать: «Прощай на век» живому человеку? Ведь это хуже, чем похоронить.
Глафира Фирсовна . Эка у вас печаль по этим заблужденным! Да бог с ней! Всякая должна знать, что только божье крепко.
Юлия . Так-то так, тетенька, да коли любишь человека, коль всю душу в него положила?
Глафира Фирсовна . И откуда это в вас такая горячая любовь проявляется?
Юлия . Что ж делать-то! Ведь уж это кому как дано. Конечно, кто любви не знает, тем легче жить на свете.
Глафира Фирсовна . Э, да что нам до чужих! Поговорим о себе! Как твой-то сокол?
Юлия . Какой мой сокол?
Глафира Фирсовна . Ну, как величать-то прикажешь? Жених там, что ли? Вадим Григорьич.
Юлия . Да как же?.. Да откуда ж вы?
Глафира Фирсовна . Откуда узнала-то? Слухом земля полнится: хоть в трубы еще не трубят, а разговор идет.
Юлия (конфузясь). Да теперь скоро, тетенька, свадьба у нас.
Глафира Фирсовна . Полно, так ли? Не надежен он, говорят, да и мотоват очень.
Юлия . Уж каков есть, такого и люблю.
Глафира Фирсовна . Удерживать бы немножко.
Юлия . Как можно, что вы говорите! Ведь не жена еще; как я смею что-нибудь сказать? Вот бог благословит, тогда другое дело; а теперь я могу только лаской да угождением. Кажется, рада бы все отдать, только б не разлюбил.
Глафира Фирсовна . Что ты, стыдись! Молодая, красивая женщина, да на мужчину разоряться! не старуха ведь.
Юлия . Да я и не разоряюсь, и не думала разоряться: он сам богат. А все ж таки, чем-нибудь привязать нужно. Живу я, тетенька, в глуши, веду жизнь скромную, следить за ним не могу: где он бывает, что делает… Иной раз дня три, четыре не едет, чего не передумаешь; рада бог знает что отдать, только бы увидать-то.
Глафира Фирсовна . Чем привязать, не знаешь? А ворожба-то на что! Чего другого, а этого добра в Москве не занимать стать. Такие снадобья знают, испробованные. Я дамы четыре знаю, которые этим мастерством занимаются. Вон Манефа говорит: «Я своим словом на краю света, в Америке, достану и там на человека тоску да сухоту нагоню. Давай двадцать пять рублей в руки, из Америки ворочу». Вот ты бы съездила.
Юлия . Нет, что вы! как это можно?
Глафира Фирсовна . Ничего. А то есть один отставной секретарь, горбатый; так он и ворожит, и на фортепьянах играет, и жестокие романсы поет, – так оно для влюбленных-то как чувствительно!
Юлия . Нет, ворожить я не стану.
Глафира Фирсовна . А ворожить не хочешь, так вот тебе еще средство: коли чуть долго не едет к тебе, сейчас его, раба божьего, в поминанье за упокой! Какую тоску-то нагонишь, мигом прилетит…
Юлия . Ничего этого не нужно.
Глафира Фирсовна . Греха боишься? Оно точно, что грех.
Юлия . Да и не хорошо.
Глафира Фирсовна . Так вот тебе средство безгрешное: можно и за здравие, только свечку вверх ногами поставить: с другого конца зажечь. Как действует!
Юлия . Нет, уж вы оставьте! Зачем же!
Глафира Фирсовна . А лучше-то всего, вот наш тебе совет: брось-ко ты его сама, пока он тебя не бросил.
Юлия . Ах, как можно! что вы! Всю жизнь-то положивши… да я жива не останусь.
Глафира Фирсовна . Потому как нам, родственным людям, сраму от тебя переносить не хочется. Послушай-ко, что все родные и знакомые говорят!
Юлия . Да что им до меня! Я никого не трогаю, я совершеннолетняя.
Глафира Фирсовна . А то, что нигде показаться нельзя, везде опросы да насмешки: «Что ваша Юлинька? Как ваша Юлинька?» Вон посмотри, как Флор Федулыч расстроен через тебя.
Юлия . И Флор Федулыч?
Глафира Фирсовна . Я его недавно видела; он сам хотел быть у тебя сегодня.
Юлия . Ай, стыд какой! Зачем это он? Такой почтенный старик.
Глафира Фирсовна . Сама себя довела.
Юлия . Я его не приму. Как я стану с ним разговаривать? С стыда сгоришь.
Глафира Фирсовна . Да ты не очень бойся-то. Он хоть строг, а до вас, молодых баб, довольно-таки снисходителен. Человек одинокий, детей нет, денег двенадцать миллионов.
Юлия . Что это, тетенька, уж больно много.
Глафира Фирсовна . Я так, на счастье говорю, не пугайся: мои миллионы маленькие. А только много, очень много, страсть сколько деньжищев! Чужая душа – потемки: кто знает, кому он деньги-то оставит. Вот все родные-то перед ним и раболепствуют. И тебе тоже его огорчать-то бы не надо.
Юлия . Какая я ему родня! Седьмая вода на киселе, да и то по мужу.
Глафира Фирсовна . Захочешь, так родней родни будешь.
Юлия . Я этого не понимаю, тетенька, и не желаю понимать.
Глафира Фирсовна . Очень просто: исполняй всякое желание его, всякий каприз, так он еще при жизни тебя озолотит.
Юлия . Надо знать, какие у него капризы-то! Другие капризы и за ваши двенадцать миллионов исполнять не согласишься.
Глафира Фирсовна . Капризные старики кому милы, конечно. Да старик-то он у нас чудной: сам стар, а капризы у него молодые. А ты разве забыла, что он твоему мужу был первый друг и благодетель? Твой муж перед смертью приказывал ему, чтоб он тебя не забывал, чтоб помогал тебе и советом, и делом, и был тебе вместо отца.
Юлия . Так не я забыла-то, а он. После смерти мужа я его только один раз и видела.
Глафира Фирсовна . Можно ль с него требовать? Мало ль у него делов-то без тебя! У него все это время мысли были заняты другим. Сирота у него была на попечении, красавица, получше тебя гораздо; а вот теперь он отдал ее замуж, мысли-то у него и освободились, и об тебе вспомнил, и до тебя очередь дошла.
Юлия . Очень я благодарна Флору Федулычу, только я никаких себе попечителей не желаю, и напрасно он себя беспокоит.
Глафира Фирсовна . Не отталкивай родню, не отталкивай! Проживешься до нитки, куда денешься? К нам же прибежишь.
Юлия . Ни к кому я не пойду; гордость моя не позволит, да мне и незачем. Что вы мне бедность пророчите! Я не маленькая: и сама собою, и своими деньгами я распорядиться сумею.
Глафира Фирсовна . А я другие разговоры слышала.
Юлия . Нечего про меня слышать. Конечно, от сплетен не убережешься, про всех говорят, особенно прислуга; так хорошему человеку, солидному, стыдно таким вздором заниматься.
Глафира Фирсовна . Вот так! Сказала, как отрезала. Так и знать будем.
Входит Михевна .
Явление третье
Юлия, Глафира Фирсовна и Михевна.
Михевна . Чай готов, не прикажете ли?
Глафира Фирсовна . Нет, чай, бог с ним! Вот чудо-то со мной, вот послушай! Как вот этот час настанет, и начинает меня на съестное позывать. И с чего это сталось?
Юлия . Так можно подать.
Глафира Фирсовна . Зачем подавать! У тебя, ведь, я чай, есть такой шкафчик, где все это соблюдается – и пропустить можно маленькую, и закусить! Я не спесива: мне огурец – так огурец, пирог – так пирог.
Юлия . Есть, тетенька, как не быть!
Глафира Фирсовна . Вот мы к нему и пристроимся. Перекушу я малым делом, да уж и пора мне. Засиделась я у тебя, а мне еще через всю Москву шествовать.
Юлия . Неужели такую даль пешком? Тетенька, если вы не обидитесь, я бы предложила вам на извозчика. (Вынимает рублевую бумажку.) А то лошадь заложить?
Глафира Фирсовна . Не обижусь. От другого обижусь, а от тебя нет, не обижусь, от тебя возьму. (Берет бумажку.) Когда тут лошадь закладывать!
Юлия и Глафира Фирсовна уходят в дверь направо, Михевна идет за ними. Звонок.
Явление четвертое
Михевна , потом Дергачев .
Михевна . Ну, уж это Вадим Григорьич, по звонку слышу. (Идет к двери, навстречу ей Дергачев.) Ох, чтоб тебя!
Дергачев (важно). Я желаю видеть Юлию Павловну.
Михевна . Ну, да мало ль что вы желаете. К нам, батюшка, в дом мужчины не ходят. И кто это вас пустил? Сколько раз говорила девкам, чтоб не пускали.
Дергачев (пожимая плечами). Вот нравы!
Михевна . Ну да, нравы! Пускать вас, так вы повадитесь.
Дергачев . Я не за тем пришел, чтоб твои глупости слушать. Доложи, милая, Юлии Павловне.
Михевна . Да, милый, нельзя.
Дергачев . Что за вздор! Мне нужно видеть Юлию Павловну.
Михевна . Ну, да ведь не особенная какая надобность!
Дергачев . У меня есть письмо к ней.
Михевна . А письмо, так давай его сюда и ступай с богом.
Дергачев . Я должен отдать в собственные руки.
Михевна . И у меня свои собственные руки, не чужие. Чего боишься? Не съем его!
Входит Юлия Павловна .
Явление пятое
Дергачев , Михевна, Юлия Павловна.
Юлия . Что у вас тут за разговор? А, Лука Герасимыч, здравствуйте!
Дергачев . Честь имею кланяться. Письмо вот от Вадима. (Подает письмо.)
Юлия . Покорно вас благодарю. Ответа не нужно?
Дергачев . Ответа не нужно-с; он сам заедет.
Юлия . Что, здоров он?
Дергачев . Слава богу-с.
Михевна . Не держи ты его, отпусти поскорее, что хорошего?
Дергачев . Могу я его здесь подождать-с?
Юлия . Лука Герасимыч, извините! Я жду одного родственника, старика, понимаете?
Михевна . Да, Герасимыч, ступай, ступай!
Дергачев . Герасимыч! Какое невежество!
Михевна . Не взыщи!
Юлия . Не сердитесь на нее, она женщина простая. До свидания, Лука Герасимыч!
Дергачев . До свидания, Юлия Павловна! Как ни велика моя дружба к Вадиму, но уж подобных поручений я от него принимать не буду, извините-с! Я сам ему предложил-с! Я думал провести время…
Михевна . Ну, что еще за разговоры развел?
Юлия . Что делать, у нас это не принято. (Кланяется.)
Михевна (Юлии). Глафира Фирсовна ушла?
Юлия . Ушла.
Михевна (Дергачеву). Пойдем, пойдем, я провожу.
Дергачев раскланивается и уходит. Михевна за ним.
Явление шестое
Юлия , потом Михевна .
Юлия (раскрывает письмо и читает). «Милая Юлия, я сегодня буду у тебя непременно, хоть поздно, а все-таки заеду». Вот это мило с его стороны. (Читает.) «Не сердись, моя голубка»… (Повторяет.) «Моя голубка». Как хорошо пишет. Как на такого голубя сердиться! (Читает.) «Я все эти дни не имел минуты свободной: все дела и дела и, надо признаться, не очень удачные. Я все более и более убеждаюсь, что мне без твоей любви жить нельзя. И хотя я подвергаю ее довольно тяжким испытаниям и сегодня же потребую от тебя некоторой жертвы, но ты сама меня избаловала, и я уверен заранее, что ты простишь все твоему безумному и безумно любящему тебя Вадиму».
Входит Михевна .
Михевна . Кто-то подъехал, никак Флор Федулыч?
Юлия (прячет письмо в карман). Так ты поди, сядь в передней, да посматривай хорошенько! Если приедет Вадим Григорьич, проводи его кругом, да попроси подождать в угольной комнате. Скажи, мол, дяденька у них.
Михевна уходит. Входит Флор Федулыч.
Юлия Павловна Тугина , молодая вдова .
Глафира Фирсовна , тетка Юлии, пожилая небогатая женщина .
Вадим Григорьевич Дульчин , молодой человек .
Лука Герасимыч Дергачев , приятель Дульчина, довольно невзрачный господин и по фигуре и по костюму .
Флор Федулыч Прибытков , очень богатый купец, румяный старик, лет 60, гладко выбрит, тщательно причесан и одет очень чисто .
Михевна , старая ключница Юлии .
Небольшая гостиная в доме Тугиной. В глубине дверь входная, направо (от актеров) дверь во внутренние комнаты, налево окно. Драпировка и мебель довольно скромные, но приличные.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Михевна (у входной двери), потом Глафира Фирсовна.
Михевна . Девушки, кто там позвонил? Вадим Григорьич, что ли?
Глафира Фирсовна (входя). Какой Вадим Григорьич, это я! Вадим-то Григорьич, чай, позже придет.
Михевна . Ах, матушка, Глафира Фирсовна! Да никакого и нет Вадима Григорьича; это я так, обмолвилась… Извините!
Глафира Фирсовна . Сорвалось с языка, так уж нечего делать, назад не спрячешь. Эка досада, не застала я самой-то! Не близко место к вам даром-то путешествовать; а на извозчиков у меня денег еще не нажито. Да и разбойники же они! За твои же деньги тебе всю душеньку вытрясет, да еще того гляди вожжами глаза выхлестнет.
Михевна . Что говорить! То ли дело свои…
Глафира Фирсовна . Что, свои? Ноги-то, что ли?
Михевна . Нет, лошади-то, я говорю.
Глафира Фирсовна . Уж чего лучше! Да только у меня свои-то еще на Хреновском заводе; все купить не сберусь: боюсь, как бы не ошибиться.
Михевна . Так вы пешечком?
Глафира Фирсовна . Да, по обещанию, семь верст киселя есть. Да вот не в раз, видно, придется обратно на тех же, не кормя.
Михевна . Посидите, матушка; она, надо быть, скоро воротится.
Глафира Фирсовна . А куда ее бог понес?
Михевна . К вечеренке пошла.
Глафира Фирсовна . За богомолье принялась. Аль много нагрешила?
Михевна . Да она, матушка, всегда такая; как покойника не стало, все молится.
Глафира Фирсовна . Знаем мы, как она молится-то.
Михевна . Ну, а знаете, так и знайте! А я знаю, что правду говорю, мне лгать не из чего. Чайку не прикажете ли? У нас это мигом.
Глафира Фирсовна . Нет, уж я самоё подожду. (Садится.)
Михевна . Как угодно.
Глафира Фирсовна . Ну, что ваш плезир-то?
Михевна . Как, матушка, изволили сказать? Не дослышала я…
Глафира Фирсовна . Ну, как его поучтивей-то назвать? Победитель-то, друг-то милый?
Михевна . Не понять мне разговору вашего, слова-то больно мудреные.
Глафира Фирсовна . Ты дуру разыгрываешь аль стыдишься меня? Так я не барышня. Поживешь с мое-то, да в бедности, так стыдочек-то всякий забудешь, ты уж в этом не сомневайся. Я про Вадима Григорьича тебя спрашиваю…
Михевна (приложив руку к щеке). Ох, матушка, ох!
Глафира Фирсовна . Что заохала?
Михевна . Да стыдно очень. Да как же вы узнали? А я думала, что про это никому не известно…
Глафира Фирсовна . Как узнала? Имя его ты сама сейчас сказала мне, Вадимом Григорьичем окликнула.
Михевна . Эка я глупая.
Глафира Фирсовна . Да, кроме того, я и от людей слышала, что она в приятеля своего много денег проживает… Правда, что ли?
Михевна . Верного я не знаю; а как, чай, не проживать; чего она для него пожалеет!
Глафира Фирсовна . То-то муж-то ее, покойник, догадлив был, чувствовало его сердце, что вдове деньги понадобятся, и оставил вам миллион.
Михевна . Ну, какой, матушка, миллион! Много меньше.
Глафира Фирсовна . Ну, уж это у меня счет такой, я все на миллионы считаю: у меня, что больше тысячи, то и миллион. Сколько в миллионе денег, я и сама не знаю, а говорю так, потому что это слово в моду пошло. Прежде, Михевна, богачей-то тысячниками звали, а теперь уж все сплошь миллионщики пошли. Нынче скажи-ка про хорошего купца, что он обанкрутился тысяч на пятьдесят, так он обидится, пожалуй, а говори прямо на миллион либо два, – вот это верно будет… Прежде и пропажи-то были маленькие, а нынче вон в банке одном семи миллионов недосчитались. Конечно, у себя-то в руках и приходу и расходу больше полтины редко видишь; а уж я такую смелость на себя взяла, что чужие деньги все на миллионы считаю и так-то свободно об них разговариваю… Миллион, и шабаш! Как же она, вещами, что ль, дарит ему аль деньгами?
Михевна . Про деньги не знаю, а подарки ему идут поминутно, и все дорогие. Ни в чем у него недостатка не бывает, – и в квартире-то все наше; то она ему чернильницу новую на стол купит со всем прибором…
Глафира Фирсовна . Чернильница-то дорогая, а писать нечего.
Михевна . Какое писанье, когда ему; он и дома-то не живет… И занавески ему на окна переменит, и мебель всю заново. А уж это посуда, белье и что прочее, так он и не знает, как у него все новое является, – ему-то все кажется, что все то же… До чего уж, до самой малости; чай с сахаром и то от нас туда идет…
Глафира Фирсовна . Все еще это не беда, стерпеть можно. Разные бабы-то бывают: которая любовнику вещами, – та еще, пожалуй, капитал и сбережет; а которая деньгами, ну, уж тут разоренье верное…
Михевна . Сахару больно жалко: много его у них выходит… Куда им пропасть этакая?
Глафира Фирсовна . Как же это у вас случилось, как ее угораздило такой хомут на шею надеть?..
Михевна . Да все эта дача проклятая. Как жили мы тогда, вскоре после покойника, на даче, – жили скромно, людей обегали, редко когда и на прогулку ходили, и то куда подальше… тут его и нанесло, как на грех. Куда не выдем из дому, все встретится да встретится. Да молодой, красивый, одет как картинка; лошади, коляски какие! А сердце-то ведь не камень… Ну, и стал присватываться, она не прочь; чего еще – жених хоть куда и богатый. Только положили так, чтоб отсрочить свадьбу до зимы: еще мужу год не вышел, еще траур носила. А он, между тем временем, каждый день ездит к нам как жених и подарки и букеты возит. И так она в него вверилась, и так расположилась, что стала совсем как за мужа считать. Да и он без церемонии стал ее добром, как своим, распоряжаться. «Что твое, что мое, говорит, это все одно». А ей это за радость: «Значит, говорит, он мой, коли так поступает; теперь у нас, говорит, за малым дело стало, только повенчаться».
Глафира Фирсовна . Да, за малым! Ну, нет, не скажи! Что ж дальше-то?… Траур кончился… зима пришла…
Михевна . Зима-то пришла, да и прошла, да вот и другая скоро придет.
Глафира Фирсовна . А он все еще в женихах числится?
Михевна . Все еще в женихах.
Глафира Фирсовна . Долгонько. Пора б порешить чем-нибудь, а то что людей-то срамить!
Михевна . Да чем, матушка! Как мы живем? Такая-то тишина, такая-то скромность, прямо надо сказать, как есть монастырь: мужского духу и в заводе нет. Ездит один Вадим Григорьич, что греха таить, да и тот больше в сумеречках. Даже которые его приятели, и тем к нам ходу нет… Есть у него один такой, Дергачев прозывается, тот раза два было сунулся…
Глафира Фирсовна . Не попотчуют ли, мол, чем?
Михевна . Ну, конечно, человек бедный, живет впроголодь, – думает и закусить и винца выпить. Я так их и понимаю. Да я, матушка, пугнула его. Нам не жаль, да бережемся; мужчины чтоб ни-ни, ни под каким видом. Вот как мы живем… И все-то она молится да постится, бог с ней.
Эта не самая популярная пьеса Островского весьма оригинальна. Персонажи меняются местами. Богатый старик, мечтающий о девушке, оказывается честней, чем её молодой и красивый жених.
В центре пьесы практически любовный треугольник. На молодую и богатую вдову Юлию Павловну претендуют двое. Предпочтение, конечно, она отдаёт бойкому Вадиму. Жених, правда, пользуясь её расположением, и бывает редко, и повод для беспокойства даёт. Однако Юлия слишком его любит, не хочет на него «давить», хотя все ей говорят, что нужно быть строже, а то совсем уважать перестанет. Ей приходится постоянно жертвовать собой.
В гости приезжает другой кандидат – Флор, серьёзный человек в возрасте. Несчастный отвергнут…
Вот Вадим просит невесту о «последней жертве»: ему срочно нужны деньги, а то убьют. И Юлии нужно просить денег у Флора, а тот не хочет помогать (её жениху) и, вообще, считает, что деньги – не женская забота. Женщина с деньгами – добыча для мошенников. Юлии приходится умолять. Получив деньги, она отдаёт их Вадиму, который ведёт себя как мошенник. Ещё и женится на другой!
В последний момент положение спасает Флор – женится на Юлии, требует деньги у Вадима. Заканчивается всё тем, что пристыженный Вадим решает, оставив попытки самоубийства, свататься к миллионерше.
Картинка или рисунок Последняя жертва
Другие пересказы и отзывы для читательского дневника
- Краткое содержание Войнич Овод
Вспыльчивый молодой человек, обившись на весь мир, инсценирует свою смерть. Ему даже не приходит в голову, как всё это переживут дорогие ему сердцу люди.
- Краткое содержание Шелли - Освобождённый Прометей
События происходят в горах Кавказ, там в ущелье - Прометей. Он прикован к скале цепями у него в ногах две дочери океана Пантея и Иона. Они со слезами слушают его стон и речь обращённую к Юпитеру, богу войны.
- Краткое содержание Последний дюйм (Отец и сын) Олдридж
Бен был хорошим летчиком и, налетав за свою жизнь много тысяч миль, он все еще испытывал удовольствие от полетов. Долгое время он проработал в Канаде, затем в Саудовской Аравии в нефтеэкспортной компании, которая вела разведку нефти по побережью Египта.
- Краткое содержание Сутеев Яблоко
Поздней осенью, когда на деревьях совсем не осталось листьев, по лесу гулял Заяц. На лесной опушке одиноко стояла яблоня, а на ней было яблоко. Ему так захотелось его сорвать, но это было не возможно, так оно высоко было
- Краткое содержание Даль Девочка Снегурочка
Жили на свете старик со старухой, и не было у них детей. Увидели они однажды, что соседские ребятишки снежки лепят, решили тогда старики себе ребенка слепить. Взяли комочек снега, занесли домой
Ю лия Павловна Тугина, богатая вдова, уединенно живущая в своем поместье, влюбляется в игрока и повесу Вадима Дульчина. Все свое состояние Юлия Павловна потратила на возлюбленного. Но даже на грани разорения она не перестает думать о нем и готова на «последнюю жертву»: просить денег у богатого купца Флора Федулыча Прибыткова, для того чтобы спасти Дульчина от долговой ямы.
Фрагмент книги Юрия Богомолова «Петр Тодоровский. Творческий портрет».
«Лирик, «вернувшись в город», рискнул совершить то, до чего в хорошие времена не мог бы додуматься: он экранизирует пьесу А.Н. Островского «Последняя жертва».
Экранизация для Тодоровского – это все равно что для хорошего поэта заняться переписыванием в свой альбом чужих стихов.
Ясно, что мир Островского, такой колоритный, столь основательный, обставленный громоздким бытом, населенный живописнейшими, самоценными и самодовлеющими характерами, – это земля не «своя» для Тодоровского. Он старается быть добросовестным в «переписывании» чужого, но все же скользит по поверхности.
Примечателен, однако, сам выбор пьесы. Смею утверждать, что здесь выбор – самый содержательный момент. Взята та пьеса Островского, в которой рассказана драматическая история душевного компромисса. Героиня любит всем сердцем одного, а замуж выходит за другого. И драматург ее оправдывает.
Кадр из фильма. Фотография: kino-teatr.ru
Кадр из фильма. Фотография: kino-teatr.ru
Именно эта коллизия, по всей вероятности, привлекла внимание режиссера. Она его, очевидно, взяла за живое. Кому, как не лирику 60-х – 70-х годов, было знать, что такое оставаться верным сердцу, когда жизнь его постоянно обманывает, когда жизнь окружила человека призраками и миражами, под ногами все неверно...
Тот лирик 60-х – 70-х устал от вранья окружающих и вранья самому себе. Потому он с таким сочувствием наблюдает за перипетиями внутренней драмы человека из другой эпохи.
А может, это действительно выход – брак по расчету с добрым, хорошим, надежным человеком?
Островский убеждает. По крайней мере, в этой пьесе. В «Талантах и поклонниках» убеждает в обратном.
Велик соблазн укрыться в благополучной частной жизни. Или попробовать принять за чистую монету фикцию деятельной общественной жизни и стремиться вверх по служебной лестнице, ведущей, как известно, вниз.
Тодоровский все отчетливее осознает неправомерность подобных выходов из тупика. Душа не то чтобы обязана, она не может не трудиться.
«Последняя жертва» в этом отношении стала первой жертвой, которую понесло лирическое сознание Петра Тодоровского.
